ВОСКРЕСЕНИЕ ПОЭЗИИ
(вступительная статья Зои Сергеевой к сборнику
Инны Заграевской «Стихи и поэмы»,
Примечание
2016 года.
В этом году Инне Заграевской было присвоено высокое звание Народного писателя России. В поздравлениях, звучавших в связи с награждением поэта, слышалась не только радость, но и легкая грусть: после скольких десятилетий травли и забвения пришло это признание…
1.
В тридцатые годы Осип Мандельштам говорил: “Вы напрасно думаете, что в СССР поэзию не ценят. У нас ее ценят больше, чем где-либо, потому что только у нас за нее убивают”. И был убит. Как и многие.
В “оттепельные” шестидесятые годы казалось, что все это позади.
Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Рождественский, Окуджава – эти имена в комментариях не нуждаются. Они были “застрельщиками” новой поэтической эпохи, собирали толпы в Политехническом Музее, в домах культуры и на стадионах, их знал каждый и в СССР, и за рубежом, и даже оказалось, что гневные крики Хрущева на “встречах с интеллигенцией” были для них более рекламой, чем реальной угрозой. Кстати, примерно тогда и возник известный советский стереотип: “Если ругают – стоит обратить внимание”.
Впрочем, советская идеология не дремала. Дозволенный глоток свежего воздуха происходил на фоне травли Пастернака, судебного процесса над Бродским и, главное, тихого “закручивания гаек”, разболтанных ХХ съездом КПСС.
Сейчас, когда прошло почти полвека, видно, что свобода, которой пользовались многие поэты-шестидесятники, была со стороны “отделов идейно-воспитательной работы” КПСС и КГБ отвлекающим маневром: “Говорите, в советской литературе нет модернизма? А как же стихотворение Вознесенского “Стриптиз бастует”? Говорите, замалчиваются преступления “вождя всех времен и народов”? А как же евтушенковское “Наследники Сталина”? Нет социальной остроты? А как же Рождественский? Нет “чистой лирики”? А как же Ахмадулина?” И так далее.
Кстати, помните строчку Окуджавы “И пряников сладких всегда не хватает на всех”? “Глоток свежего воздуха” был всего лишь глотком, и это маленькое облачко “кислорода свободы” немедленно пополнило длинный список дефицитных товаров – мяса, масла, одежды, обуви... Пряников на всех не хватило. Как говорится, кто не успел – тот опоздал.
Инна Заграевская опоздала.
2.
Год рождения Инны Михайловны Заграевской – 1933, наиболее “ходовой” среди шестидесятников. Как и у всех – военное детство, эвакуация, недоедание, бедность, худоба (последнее, впрочем, для интересной женщины не порок). Но стихи она начала писать чуть позже, чем “все”.
В отличие, например, от Вознесенского, который (если его мемуары правдивы) уже в четырнадцать лет – в 1947 году – предвидел свое поэтическое будущее, его ровесница Заграевская свое первое стихотворение написала в середине шестидесятых, а до этого успела закончить с золотой медалью школу, с отличием – Менделеевский химико-технологический институт, поработать на Дорогомиловском химзаводе, поступить в аспирантуру, стать кандидатом химических наук, выйти замуж, родить сына...
В это время “оттепель” уже кончалась. Обычно переходом к “застою” считают снятие Хрущева в октябре 1964 года, но на самом деле еще два-три года Брежнев и его окружение делали вид, что идут прежним курсом. Наверное, более правильно считать концом “оттепели” два события: арабо-израильскую “шестидневную” войну 1967 года и ввод советских войск в Чехословакию в 1968 году.
Но до этих глобальных политических перемен Инна Михайловна многое успела и на поэтическом поприще, считаясь весьма преуспевающим молодым поэтом. В течение двух-трех лет вышло несколько ее книжек – “Алые паруса”, “Девочка-Луковичка”, “Кукольный дом”, “Счастливый лыжник”...
Вы не удивились “детскообразным” названиям этих книг?
На самом деле Инна Заграевская – поэт не совсем детский. Точнее, детский, но не только.
Откройте последние страницы томика почти любого советского поэта (даже Мандельштама) и посмотрите на обилие детских стихов. Партийными идеологами их писание всячески поощрялось – можно ли придумать лучший способ “не замечать” окружающего кошмара, чем сюсюкать с маленькими детьми? А когда детишки подрастут и поймут, что к чему – и до них доберемся...
Так и получилось, что в советские годы любое стихотворение, принесенное в редакцию, рассматривалось примерно по следующей схеме:
– Ленин и партия? Печатаем.
– Про любовь? Жизнеутверждающе, энергично, целомудренно? Печатаем.
– Упадочничество, грусть, тоска? Отказать.
– Ни любви, ни Ленина, но вроде бы энергично и жизнеутверждающе? Обращайтесь в секцию детской литературы.
А подумайте, что могли сказать в советских издательствах по поводу первого стихотворения Инны Заграевской:
Смотри-ка, –
ш-ш-ш! –
Полевая мышь!
Домой спешит,
Травой шуршит,
Сама мала,
А хвост –
с километр,
В нору ушла –
И мыши нету!
Давай скорей,
По мыши бей –
каблуками!
Чтоб мыши этой
Не видеть света –
Бросайте камень!
Среди посевов
Холодным трупом
Под шкуркой серой
Мышонок глупый.
Одно из двух: либо отказать, усмотрев “сюрреалистичность”, а то и политическую подоплеку, либо направить по стезе “детской литературы”.
В итоге произошло последнее, хотя это стихотворение читателя так и не увидело – в издательстве “Детская литература” сказали, что оно все же чересчур мрачное, и попросили написать что-нибудь “полегче”.
Инна Михайловна написала. За лето 1966 года – целую книжку, практически отказавшись от “черных” психологических ходов и дав волю своему удивительно светлому и радостному видению мира. В издательстве были в восторге и немедленно напечатали.
Книги Заграевской стали выходить одна за другой, что в советской бюрократической системе означало верх признания. К эйфории по поводу появления “нового детского поэта” подключилось и издательство “Малыш”, и множество журналов – и “Огонек”, и “Пионер”, и “Веселые картинки”. Вплоть до “Здоровья”.
Даже сверхвлиятельная Агния Барто “заметила” и настоятельно рекомендовала написать что-нибудь про пионерскую организацию. Впрочем, “в гроб сойдя”, благословлять не стала – стихов про пионеров так и не дождалась…
3.
Пробиться к взрослому читателю оказалось сложнее, хотя теоретически это было вполне возможно. Дело в том, что зрелая поэзия Инны Заграевской заслуживает отдельного литературоведческого исследования в силу того, что она абсолютно уникальна.
Что такое наивное искусство (сейчас чаще употребляется слово “наивизм”) в живописи, знают многие – Анри Руссо, Нико Пиросмани… В поэзии к наивизму иногда относят Игоря Северянина, иногда – Николая Заболоцкого, сейчас все чаще вспоминают персонаж Достоевского – капитана Лебядкина.
Стихи Инны Заграевской с ними ничего общего не имеют и при этом являются самым настоящим наивизмом.
Бабочка над снегом –
Легкая над грузным,
Яркая над тусклым,
Ясная над грустным...
Видится картинка, правда? Подлинная, искренняя, светлая и безыскусная. А стихотворение “Шаги весны”?
В марте у вербы
Проклюнулись пушинки,
И сделались серебряными,
Сделались пушистыми!
А лес гол и нем,
И поля, как во сне,
И ручей убегает
В снег...
А изумительное “Бабье лето”? Даже удивляешься: откуда берутся такие метафоры, такое видение мира, “из какого сора растут стихи, не ведая стыда?”
Листья слиняли
В красное с желтым,
Травы пригнулись,
Примялись, прильнули...
А солнце жжется,
Солнце жжется,
Словно сентябрь
Смешали с июлем.
Осины – печки,
Дубы – дымочки
Днем и ночью
Опушки греют,
И синее, синее,
Как в колокольчиках,
Небо синеет...
Примерно в это же время Заграевская написала прекрасные поэмы – “Новогодняя фантазия”, “Пчелы”, “Зима в зоопарке”... Ее поэзия уже в шестидесятые годы была очень ровной и выверенной. Современная, свободная строфика, великолепные ассонансные рифмы, огромная внутренняя энергетика строчек...
Без неудачных стихотворений, конечно, не обходилось, но их было мало. Неудачи ждали на пути к читателю, причем сплошные, но это было еще в будущем. Впрочем, недалеком.
На то, чтобы “раскрутиться” в качестве “взрослого” поэта, создавшего свой уникальный стиль, то есть заявить о себе публике и литературным критикам именно в таком качестве, требуется, как минимум, несколько лет (а то и десятилетий). Их не оказалось.
Для поэта уникальность – огромное счастье, но для “советского литератора” – совсем наоборот.
4.
Уже в краткие годы “расцвета” – 1966-1968 – Заграевская как “детский” поэт оказалась подвержена вполне естественной и закономерной критике, что для детей ее стихи чересчур сложны. Но пока что эта критика носила характер вполне благожелательных рекомендаций и мелких редакторских правок. Например, в одном из ее сборников было напечатано стихотворение “Грачата”:
Жили грачата –
Грачиные детки,
Спали грачата
У дома на ветке.
Эти грачата –
Два маленьких брата,
Черней, чем чугун,
А мягки, как котята.
Последние две строчки Инну Михайловну в редакции “попросили” переделать в “Черны, как чугун, и мягки, как котята”, так как великолепно звучащая строка из трех “Ч” – “Черней, чем чугун” – якобы слишком сложна для произнесения детьми.
Впрочем, это были неприятные, но мелочи. К тому же председателем детской секции Союза Писателей был Лев Кассиль, которому стихи Инны Заграевской весьма нравились. Казалось, что не за горами вступление в Союз, дававшее социальный “писательский” статус.
Это бы ей позволило бросить химию (она уже была доцентом на кафедре Московского Текстильного института, но работа с реактивами была губительна для ее здоровья, расшатанного еще на Дорогомиловском химзаводе) и начать долгий, трудный, но перспективный путь во “взрослые” поэты.
5.
“И все так же, не проще,
Век наш пробует нас:
– Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?”
Александр Галич написал это в 1968 году, когда наша доблестная армия вошла в Чехословакию, а “кучка отщепенцев” вышла на Красную площадь протестовать.
Инна Заграевская часто бывала в гостях у знаменитого московского диссидента, профессора Леонида Ефимовича Пинского, у которого, в свою очередь, часто бывали Генрих Сапгир, Геннадий Цыферов, Оскар Рабин, Александр Галич, Анатолий Зверев, Александр Гинзбург… А последний был одним из лидеров той самой “кучки отщепенцев”, которая вышла на Красную площадь.
Всех, кто вышел на площадь, немедленно посадили и стали “разбираться” с их друзьями и знакомыми. Последние вычислялись элементарно – по захваченным при обысках записным книжкам. Не сразу, постепенно, в течение года-двух, но добрались до всех. Сажали мало кого, только тех, кто активно вел “антисоветскую” деятельность. “Сочувствующих” было слишком много, их просто брали на заметку.
Но советские поэты и писатели считались проводниками политики партии, почти что работниками идеологического фронта, а такие не “болтаются” в антисоветских компаниях. Все относительное преуспевание и печатание Инны Заграевской было перечеркнуто негласным указанием КГБ, проведенным через председателя Союза писателей РСФСР Сергея Михалкова. Прямым указанием или косвенным – неизвестно, но непосредственным “исполнителем” выбрасывания Инны Заграевской из литературы был именно Михалков.
В 1969 году по распоряжению председателя СП РСФСР в издательствах “Малыш” и “Детская литература” прошли собрания коллективов (!), посвященные вреду поэзии Заграевской для советских детей. Плюс несколько злобных рецензий в прессе, причем некоторые их авторы до сих пор мелькают на страницах газет.
Инна Михайловна “удостоилась” даже разбора на... партбюро Союза Писателей, несмотря на то, что она не была членом ни СП, ни КПСС. Ее стихотворение “Светофоры” было подробно рассмотрено и осуждено вместе с остальным ее творчеством как “портящее язык советских детей”.
К сожалению, не знаю, единогласно или большинством голосов партбюро решило, что язык советских детей портят замечательные строки о московской осени:
...Красный,
желтый
и зеленый!
Листья
ясеней и кленов,
Словно в помощь
светофорам,
Тоже виснут по заборам...
Лев Кассиль умер в 1970 году, да и вряд ли он смог бы защитить Инну Заграевскую. Его незадолго до смерти “разжаловали” из председателей детской секции СП за то, что он отказался выступить с осуждением Израиля (в связи с “шестидневной войной” 1967 года), так что у него своих проблем хватало. А положительные “внутренние рецензии”, которые о творчестве Заграевской писали порядочные люди (в том числе Павел Антокольский и Юлий Даниэль), мало волновали всемогущее руководство СП.
Отрадно, что главный редактор издательства “Детская литература” Константин Пискунов, несмотря на давление “сверху”, не “рассыпал” уже набиравшуюся книгу “Счастливый лыжник” и дал ей возможность выйти в свет.
И все – больше ни одной публикации в течение двадцати трех лет, до 1992 года, когда Инна Заграевская при спонсорской помощи какого-то благотворительного фонда все-таки издала (хотя и мизерным тиражом) все свои произведения.
В Союз Писателей СССР Инна Михайловна пытались вступить множество раз. В начале семидесятых чуть ли не раз в год она подавала документы, и последние благополучно застревали на том или ином бюрократическом уровне. Ситуация усугублялась тем, что после отстранения Кассиля председатель СП РСФСР Михалков стал фактическим руководителем секции детской литературы, и в отношении “молодого детского поэта” его слово было “истиной” и в первой, и в последней инстанции.
Инна Заграевская посещала какие-то убогие “семинары молодых писателей”, ездила в “дома творчества”, пыталась установить отношения с чиновниками от искусства… Но все это оказалось пустой тратой времени и сил, а связанные с этим сплетни и интриги окружающих были мерзки и унизительны – многие писатели и особенно писательницы нутром чувствовали изгоя и травили, как могли.
И ведь шанса “уйти в самиздат” у нее не было – для этого надо было поражать мир либо модернизмом, как Сапгир, либо гражданским пафосом, как Галич. А подумайте, уместны ли в самиздате стихи типа:
Взгляни в окно:
Снежинок сноп
Взрывается и тает,
Костер из снега
Белит луг,
И лес в снегу
Сгорает…
Конечно, если бы эти стихи принадлежали отсидевшему много лет герою правозащиты типа Владимира Буковского, у них бы появился специфический ореол и они бы пользовались несомненным интересом у широкой публики. Впрочем, такой интерес к искусству не имел бы никакого отношения.
Может быть, Инне Михайловне стоило бы в своих стихах продолжать политико-сюрреалистическую линию “мертвого мышонка”? Вряд ли. Этот стиль абсолютно дисгармонировал со складом ее личности, и не зря больше ни одного подобного стихотворения у нее не вышло. Легкий политический подтекст промелькнул в финале поэмы “Новогодняя фантазия” и навсегда исчез.
Заграевская, слава Богу, никогда не пыталась выполнять “социальный заказ”, от кого бы он ни исходил.
6.
Изгнание из литературы было сильнейшим ударом, несмотря на то, что Инна Заграевская в это время работала доцентом химии и средств к существованию не лишилась.
С кафедры ее все-таки не выгнали. Она считала, что ее “отстоял” ректор Текстильного института (сотрудники КГБ по поводу Заграевской имели с ним длительную беседу), но это вряд ли – если бы “органы” всерьез что-то решили, никакой ректор не помог бы. Видимо, просто предпочли не “загонять в угол”: У Инны Заграевской были все предпосылки для того, чтобы оказаться активистом правозащиты, и если бы ее полностью лишили работы, конечно, у нее не осталось бы другого пути.
Но в Союз писателей Заграевскую в советское время так и не пустили, и в итоге она стала членом этой организации только в 1995 году, когда нужда в этом уже полностью отпала. Да и союзов писателей к тому времени стало несколько...
А в начале-середине семидесятых произошло самое страшное – Инна Михайловна отчаялась пробиться к читателю.
Измученная мерзкими интригами, наталкиваясь на повсеместные отказы в издательствах, она, наконец, перестала писать стихи.
Брежнев – не Сталин, в его время поэтов уже не убивали.
Убивали их поэзию.
Поэт Инна Заграевская перестала быть поэтом. Никак не вязались с ее светлой и радостной поэзией все черные ассоциации, связанные с травлей в газетах и издательствах. А переключиться на черноту а-ля Генрих Сапгир она не могла – не тот склад души...
Чтобы выйти из поля зрения “писательских” кураторов КГБ, Инна Михайловна начала писать пьесы, которые шли по линии Союза театральных деятелей. Она вступила в Профком московских драматургов, ее пьесы где-то напечатали, где-то собирались ставить, и она, наконец, уволилась с кафедры химии.
Впрочем, надежды на “театральные” заработки оказались эфемерными. Дело в том, что пьесы Инны Михайловны тонки, душевны, но малосценичны. При глубокой подсознательной подоплеке их могли бы играть гениальные актеры, но у тех своих драматургов хватало. Посредственные актеры неминуемо превращали любое произведение Заграевской в безнадежно скучное. Две ее пьесы для театра кукол поставили где-то на Украине, и это было все.
Она год спустя помышляла вернуться в химию, но передумала. Вместо этого она пошла на курсы экскурсоводов, но столкнулась там с дебильным заучиванием маршрутов и не менее дебильным их содержанием. Нет, были и прекрасные маршруты (по старинным русским городам), но Инне Михайловне за излишне творческий подход к утвержденным текстам экскурсий дали маршрут на Череповец (город, знаменитый своим металлургическим комбинатом и более ничем). В итоге единственное, что она с этих курсов вынесла, – новую пьесу, на сей раз автобиографическую.
Некоторое время она подрабатывала… разносчиком газет на почте. Совсем чуть-чуть не дошла до символа андеграунда – работы в котельной.
7.
Прошли годы.
Судьбу андеграунда Инна Заграевская разделила и на переломе эпох. В конце восьмидесятых – небывалый взлет читательского и зрительского интереса, вплоть до создания в 1992 году собственного поэтического театра. В середине девяностых – столь же небывалый спад, когда поэзия стала в России мало кому нужна, как и изобразительное искусство, и кинематография…
Словом, при советской власти поэт Инна Заграевская была изгоем литературы, а после краха СССР вся литература оказалась в роли изгоя.
Эта ситуация неизбежно вытекает из произошедшей переоценки ценностей в массовом сознании людей из духовной сферы в материальную, и когда теперь люди опять вспомнят о подлинном искусстве – неизвестно. Но последнее тем и сильно, что никуда не торопится. Служенье муз, как известно, не терпит суеты.
Сейчас Инна Михайловна живет и здравствует в Германии, куда в конце концов все-таки была вынуждена уехать. Опять пишет стихи – и на русском, и на немецком языке, пользуясь на родине Гете и Шиллера немалым успехом.
Инна Заграевская свое слово в литературе сказала, а дальше уже не ее задача. Если не оценили современники, оценят потомки. Воскресение поэзии – процесс долгий и непростой, но с неизбежным положительным результатом, потому что поэзия бессмертна.
Опубликовано в кн.: Инна Заграевская. Стихи и поэмы. М.: Алев-В, 2001.